Е. Дырин; Дело, которому служишь

Глава XII (окончание)

    Здесь летом рыбку поудить можно,     сказал Федор, когда они проходили мимо.     На мотыля, на майского жука берет, а червя хоть не показывай. Перекормили, видно, москвичи...

Он видел, что товарищ не в духе, а когда-то они вместе охотились на окуней и Полбин проявлял такой азарт, как будто ничего на свете, кроме изредка попадавшихся на крючок колючих рыбешек, не существовало. Но на этот раз не "клюнуло".

    Слушай, Федор,     сказал Полбин, ловко перепрыгнув через ручеек,     как же это ты: живешь в столице, а до сих пор не полетал на этой машине?

    На всех не полетаешь,     ответил Котлов.     Может, ты мне поставишь в вину, что я не летал на ВИТе?

    А что такое "Витя"?

Котлов рассмеялся.

    Не "Витя", а ВИТ. Воздушный истребитель танков.

    Истребитель?

    Да нет, это он так назывался. А был это пикирующий бомбардировщик. Если хочешь знать, первый в мире.

    Кто конструктор?

    Наш, наш. Поликарпов Николай Николаевич, тот самый, который И-16 и У-2 построил. Тогда, в тридцать шестом, когда он дал ВИТ-1, ни у кого не было такой машины.

    Постой, постой.     Полбин замедлил шаг.     Говоришь, в тридцать шестом? Это как раз, когда я с Чкаловым разговаривал! То-то он сказал, что скоро пикировщик будет... Знал, наверно,     как ты думаешь?

    Может быть, знал. Скорость у него была замечательная. Вот немцы сейчас свой Ю-87 рекламируют на все лады. А у ВИТ-2 еще четыре года назад скорость была на сто километров больше и вообще...

Котлов, забыв об окунях и майских жуках, стал рассказывать все, что ему было известно из истории создания пикирующего бомбардировщика. Память у него была хорошая, и он говорил так, как будто пересказывал только что прочитанную статью из "Вестника Воздушного Флота". Он сказал Полбину, что пока в западноевропейских армиях и в авиации Америки обсуждался вопрос о том, какой прием сбрасывания бомб с пикирования выгоднее     "расчетный" или "безрасчетный", в Советском Союзе уже существовал ВИТ Поликарпова, позволявший с успехом применять оба способа. Пока заграничные "профессора по бомбометанию" спорили, какую выбрать систему торможения пикирующего самолета     применять для этого специальные воздушные винты или устраивать аэродинамические тормозы на крыльях,     ВИТ Поликарпова уже имел тормозы обоих видов, и было это в тридцать шестом году.

    Слушай, Федор,     сказал Полбин, когда Котлов закончил.     Откуда ты все это знаешь? Я давно слежу за авиационной литературой, а об этом не читал.

    Зря, что ли, меня в академии учат,     усмехнулся Федор.

    Никак я тебя не догоню,     вздохнул Полбин, и по выражению его лица было видно, что он уже готов простить товарищу не только спокойно-равнодушное отношение богача к такому сокровищу, как Пе-2, но и то, что Федор собирается посвятить себя штабной работе.

    А я думаю, что мне тебя не догнать,     сказал Котлов искренне.

Они поднялись на бугор, приближаясь к жилым корпусам военного городка. Полбин обернулся.

Над самым горизонтом, отделенная от него узким просветом, стояла темносиняя туча удлиненной формы. Пылающий шар солнца завяз в ней верхней своей половиной, а нижняя почти касалась дальних холмов и перелесков.

    Похоже, как будто тебе в пилотку положили раскаленный шарик и он медленно ее прожигает,     оказал Котлов и, сняв свою синюю пилотку, провел рукой по спутанным черным волосам. Полбин, глядя на него, тоже снял пилотку, поправил пробор.

Они молча стояли и смотрели. Солнце быстро спустилось за горизонт. Полоска неба, отделявшая тучу от земли, продолжала ярко светиться. Розовые отблески лежали на верхушках деревьев, на каменных башнях речного шлюза. По высокой насыпи, круто изогнувшись, бежал поезд, и дым паровоза тоже был розовым.

Туча медленно, как пароход, двинулась, и полоска зари стала узенькой, сверкающей ниткой.

Полбин продолжал следить за тем, как тяжелая туча придавливала к земле плавящуюся полоску зари. На душе у него было легко и спокойно. Мог ли он подумать, что раскинувшиеся перед ним холмы и перелески московской окраины через год ощетинятся стволами орудий, покроются надолбами, противотанковыми ежами, а в сером низком небе над ними отчужденно повиснут аэростаты заграждения?

Ни ему, ни Котлову такая мысль в голову прийти не могла.

Они дождались, пока заря потухла совсем, надели пилотки и медленно направились домой.

Вечером, за шахматами, они решили, что Полбин в этом году поступит в академию заочником. Федор обещал обо всем позаботиться.

Следующий день был воскресенье. Полбин заявил, что не хочет своим приездом ломать план воскресного отдыха семьи и отказался от предложения Федора вместе ехать на вокзал встречать Александра Пашкова. Он поехал один.

Погода за ночь резко переменилась, "сломалась", как сказал утром Котлов, увидев на ветвях липы, под окном, прозрачные капельки дождя.

Когда Полбин шел к трамваю, ему в лицо дул сырой, пронизывающий ветер. Холмы и перелески, которые были так ясно видны вчера, потонули в серой мгле. Намокшие, почерневшие дачные домики сразу утратили свой нарядный вид.

Доехав на трамвае до поселка Сокол, Полбин взял такси. Машина весело побежала по мокрому асфальту Ленинградского шоссе. Неизвестно по каким признакам шофер угадал в Полбине приезжего и тотчас же присоединил к своим прямым обязанностям добровольные обязанности экскурсовода.

    Слева от нас академия имени Жуковского,     говорил он, нажимая на кнопку сигнала при обгоне грузовиков,     сейчас будет стадион "Динамо", обратите внимание, сто тысяч зрителей за один раз помещается...

У площади Белорусского вокзала он сказал, что на ней будет поставлен памятник писателю Максиму Горькому. Ожидая очереди у светофора перед въездом на площадь Маяковского, он ткнул тоненькой папироской в смотровое стекло, по которому, растираемые щеточкой "дворника", текли струйки дождя: "Видите камень красного гранита? Это будет памятник Владимиру Владимировичу Маяковскому".

Несмотря на унылую погоду, у Полбина было отличное настроение, поддерживаемое сознанием того, что он едет по улицам Москвы, города, в который "не все попадают, но никто не хочет уезжать," как метко и в конце концов справедливо выразился вчера Котлов. Приветливый шофер, немолодой уже человек с рыжей щетиной усов, ему нравился. Он держал себя как радушный хозяин, которому ничего не жалко для дорогого гостя.

    Знаете, товарищ майор, куда эта дорога?     шофер указал на пересекающую путь улицу.     Это на сельскохозяйственную выставку. Если не были     обязательно побывайте.

Загорелся зеленый огонек, шофер дал газ и закончил:

    Посмотрите, как теперь строят. Проснулся бы Петр Великий     с ума сошел бы. Или Иван Грозный     не поверил бы, язви его в душу...

Шофер сказал это с таким серьезным выражением на белобровом лице, что Полбин не выдержал и рассмеялся.

На Курском вокзале Полбин увидел, что приехал рано, до прибытия поезда оставалось еще пятнадцать минут. В записной книжке у него был номер телефона, принадлежавшего какому-то приятелю Ларичева, надо было позвонить.

Низкий мужской голос поблагодарил его за привет от Василия Васильевича. Говоривший назвался преподавателем академии. Он спросил, когда Полбин уезжает, и пообещал привезти ему на вокзал две книги для Ларичева и "небольшую пачечку" для него самого. "И тут комиссар обо мне заботится",     подумал Полбин, вешая трубку.

Он спустился в тоннель и вышел на платформу.

Вдруг ему пришла в голову мысль, что он может не узнать Шурика. Они не виделись семь лет. Он сам за эти годы не мог сильно измениться внешне, но Шурик, наверное, стал совсем другим. К тому же, на нем должна быть военная форма. Подросток в узком сером пиджачке и лейтенант авиации вряд ли будут похожи.

Из вагона, номер которого был обозначен в телеграмме, стали выходить пассажиры. Первой высыпала группа шумных, веселых лейтенантов в синих шинелях с голубыми петлицами. Один из них, наклонив голову, пошел прямо на Полбина, довольно ощутимо толкнул его плечом и басом сказал:

    Извините, товарищ майор...

    Шурик!     воскликнул Полбин. Александр со стуком поставил чемоданчик на мокрую панель и раскинул руки.

    Разыграл, разыграл!     заговорил ои, радостно смеясь.     Так и думал, что не узнаешь!..

Он был выше Полбина ростом, в длинной, чуть длиннее положенного шинели, в пилотке, лихо надвинутой на правую бровь. Розовое, удлиненное лицо с упрямым, выдающимся вперед подбородком, было тщательно выбрито.

Поздоровавшись с Полбиным, он обернулся к товарищам, которые, держа чемоданы навесу, остановились поодаль.

    Игорь! Я пари выиграл! Позвоню... Тот, кого он назвал Игорем, кивнул и что-то сказал своим спутникам. Синие шинели мелькнули у входа в тоннель.

    Попутчики,     сказал Александр Полбину.     Спорили, узнаешь или не узнаешь.

    Ладно, спорщик. Надо было мне поставить тебя "смирно" да отчитать перед товарищами за неуважение к старшим,     сказал Полбин.     Ну, куда пойдем?

    Ресторан тут есть?

    Вишь ты, сразу ресторан! Есть, конечно.

    Я предлагаю пойти пообедать. А потом выработаем маршрут.

В ресторане они зашли в небольшую, свободную от посетителей боковую комнатку. Когда официант с заказом вышел, Александр торжественно начал:

    У меня к тебе дело, Иван... Иван Семеныч. Важное.

Полбин поднял брови.

    Дело? Нет, погоди. Не время и не место. Рассказывай.

    Что?

    Дома ты ведь недавно был? Как мама, тетя Серафима?

    Здоровы. Яблоки квасят.

    Отец?

    Тоже.

    Что тоже? Яблочное повидло варит?

    Да нет. Здоров, говорю.

    А как дела у Антонины?

    Учится. Хорошо учится, отлично.

    Ладно. Пока хватит. А теперь расспрашивай, как у меня дома. Здоровьем сестры, небось, интересуешься? Или неважно, что Виктор в школу пошел?

    Уже пошел?

    Уже!     Полбин почувствовал прилив отцовской гордости.     Ученик первого класса Виктор Иванович Полбин, вот кто он теперь.

Подробно, доставляя удовольствие прежде всего самому себе, он начал рассказывать о том, как водил сына в школу, как Людмила тоже просила, чтобы ей дали сумку для книг.

Они сидели за большим столом рядом, касаясь друг друга локтями. Александр вначале заставил себя слушать усилием воли, видно было, что ему хочется поскорее приступить к интересовавшему его разговору, а потом его захватила теплота, с которой Полбин говорил о семье, и он сам стал задавать вопросы, стараясь во всех подробностях представить себе жизнь в далеком Забайкалье.

Однако, как только обед был закончен и официант, убрав посуду, ушел, он придвинулся к Полбину:

    Вот какое у меня дело. Я хочу переучиваться на летчика.

Полбнн улыбнулся, взял из пластмассового стаканчика бумажную салфетку, расправил ее на скатерти.

    Почему? Ошибся в выборе специальности?     спросил он с улыбкой.

    Да нет... Специальностью я доволен...

    А начальство тобой довольно?

    Да,     не колеблясь, ответил Александр.     Я считаюсь хорошим штурманом. Но, понимаешь, у меня мечта летчиком быть...

    Мечта?     Полбин продолжал улыбаться.

    Ты не смейся,     Александр обиженно поджал губы.     Я поднимал этот вопрос перед командованием, а мне говорят, что штурманы тоже нужны.

    Правильно говорят.

    Может, и правильно. Но я решил вот что... Александр замялся, повертел зеленую стеклянную пепельницу на столе. В пепельнице был только один окурок     эту папиросу перед обедом выкурил Александр, но потом забыл, что он курящий.

    Не тяни, Шурик,     сказал Полбин.     Плохая привычка для штурмана.

Александр оставил пепельницу.

    И для летчиков, наверно, плохая,     улыбнулся он и опять насупил брови.     Я решил просить тебя, чтоб ты мне помог. Ты заслуженный летчик, воевал, у тебя орден... Главный штаб здесь, можно зайти вместе и поговорить...

Он не закончил и залился краской, увидев, как помрачнело лицо Полбина.

    Не хочешь, Иван Семеныч? Неудобно?

    И не стану. Даже если будет тысячу раз удобно. У тебя есть свои командиры, им виднее, как тобой распоряжаться. Вмешиваться не буду. Все!

Полбин осторожно, но твердо положил на стол левую руку с тесно сомкнутыми пальцами. Увидев, что Александр смотрит на его несгибающийся мизинец, он сказал несколько мягче, уже в шутливом тоне:

    Что? Думаешь, небось: зять-калека летает, а мне с целыми костями нельзя? Да?

Александр не ответил. Вид у него был одновременно и смущенный и обиженный.

    Вот что, Шурик,     сказал Полбин.     Ты подумай хорошенько, по-комсомольски, и сам поймешь, что сейчас не время поднимать перед командованием разные личные вопросы. Не время, понимаешь?

Идем.

Спустившись в метро, они поехали к Охотному ряду. Было решено приобрести билеты на "Фауста" в Большой театр.

В метро Александр несколько оживился. Встав на эскалатор, он указал Полбину на гражданина в пальто со смушковым воротником, оглядывавшегося назад, вниз:

    Этот человек никогда летчиком не будет.

    Почему?

    У него голова поворачивается только на четверть окружности. А у летчика должна на сто восемьдесят градусов, чтоб заднюю полусферу осматривать...

Полбин улыбнулся:

    Посмотрел бы я на тебя с повернутой на сто восемьдесят головой. Пятками вперед ходить будешь?

После долгих переговоров с администратором, переходя от надежды к унынию и наоборот, они добыли два билета. Полбин с победным видом положил их во внутренний карман и сказал:

    Дальше маршрут такой: Красная площадь, Мавзолей, Музей Ленина. Начнем с Красной площади.

В Историческом проезде им навстречу подул ветер. Он был сильный, упругий, как от винтов самолета, выруливающего на старт. Они шагали по брусчатке, нагнув головы, придерживая пилотки. Впереди поднимались витые купола Василии Блаженного, потом широко распахнулась знакомая каждому, кто был и не был на этой площади, картина: строгий мрамор Мавзолея с фигурами часовых у входа, серебристые ели вдоль Кремлевской стены, Спасская башня с золотыми стрелками часов на черном циферблате. Над куполом здания Верховного Совета пламенел красный флаг.

На углу улицы 25 октября они остановились.

"Начинается земля, Как известно, от Кремля..."     с чувством прочел Александр вспомнившиеся ему строки Маяковского и добавил, что лучшего места для чтения этих стихов не сыскать на земном шаре.

Куранты на Спасской башне начали отбивать четверть часа. Полбин отвернул обшлаг шинели.

    Сверим свои часы,     сказал он.     Не каждому такое счастье выпадает. Идем, штурман.

Они сразу пошли в ногу, как на параде, и это получилось естественно, само собой.