Е.Дырин; Дело, которому служишь

Глава XI
окончание

Он открыл дверь с готической надписью Ziehen     "тянуть к себе"     и вышел на каменное крыльцо. С наружной стороны двери на планке была другая надпись: Drucken     "нажать". Жирные черные буквы тускло поблескивали в свете поднявшейся над острыми крышами луны. Она уже утратила свой вечерний румянец, и все вокруг было наполнено голубоватым сиянием. Ветер утих.

Полбин шел, прислушиваясь к своим гулким шагам, к похрустыванию тонкого ледка под ногами. "Тянуть     нажать",     усмехнулся он, подумав о предупредительных надписях на двери.     Вот мы на вас и нажали. Долго вам теперь не протянуть. Как там ни пишите, а все двери откроем..."

Со стоянок опять донеслись голоса техников. Самолет был далеко, но в морозной чуткой тишине казалось, что разговаривают рядом.

    Кабину хорошо зачехлил?     спрашивал один.

    Хорошо,     отвечал другой.

    А трубки?

    Тоже.

    Ну, теперь порядок. До победы она вполне протянет.

    Что значит протянет? Еще как жизни даст!

    Даст,     согласился первый.     Отвертку зря выбросил, ручка там хорошая. Ну, пойдем.

Голоса стихли.

Видимо, техники закончили установку нового мотора на машине, пролетевшей с боями не одну тысячу километров. Да, теперь можно не сомневаться, что с этим мотором "она" завершит свой победный путь.

Полбин подошел к узлу связи. Ответив на приветствие часового, он толкнул дверь и шагнул навстречу неумолчному, какому-то очень теплому и уютному стрекоту аппаратов.

Он начал с переговоров со "старой точкой"     с Грачевым и Крагиным, находившимися на прежних аэродромах. Потом связался со штабом армии, чтобы уточнить задание на завтра. Ему сказали, что отданный ранее приказ относительно ударов по укреплениям на берегах Нейсе отменяется. Предстояло бомбить район Бреслау.

Советские войска, прорвавшие седьмого февраля оборону немцев у города Бреслау, форсировали Одер и обошли этот крупный оборонительный пункт немцев с севера и юга. Боясь, и не без оснований, полного окружения, гитлеровцы завязали ожесточенные бои на западной окраине города, в районе предместья Оперрау. Они хотели сохранить ворота, через которые можно было бы вывести войска и технику. В то же время они спешно сооружали укрепления. Дома, кирха и даже крематорий на центральном городском кладбище Фридгоф были превращены в бастионы. Мраморные статуи, надгробия, снятые с могил и сваленные в кучи. прикрывали узкие решетчатые окна кирхи. Не надеясь на успех и на обещанное Гитлером новое "волшебное оружие", фашисты спешно жгли архивы. У окутанных дымом шпилей старинных готических соборов, как черные мотыльки, летали обгорелые листки бумаги, и ветер относил их за Одер, в лесные чащи.

Обо всем этом Полбин уже знал от разведчиков. Он понял, что пикировщикам, выдвинутым на передовой аэродром, поручалась серьезная задача: ее успех даст ощутимое облегчение советским наземным войскам, стремящимся поскорее захлопнуть оставленную гитлеровцами лазейку в районе Оперрау. Это были двери, на которые следовало по-настоящему "нажать", и тут весьма кстати оказывались тысячекилограммовые фугасные бомбы. Вопрос о подгонке к ним взрывателей приобретал особую срочность.

Полбин вызвал к телефону Самсоненко, приказал ему встретить офицера, уехавшего за алюминиевыми шайбами, и с рассветом организовать изготовление обжимных колец для взрывателей.

Ночь прошла.

Утро загорелось ясное, солнечное. Ледяные иглы на бесснежной, схваченной ночным морозом земле заискрились, начали плавиться, таять. Белые каменные плиты аэродрома тускло заблестели, как вспотевшее от дыхания стекло.

Полбин проснулся с первым лучом, ворвавшимся в его комнату. Надев галифе с широкими голубыми лампасами, мягкие сапоги, он подошел к столу, на котором лежала платяная щетка и расческа. Причесываясь без зеркала,     по давней привычке пробор определялся на ощупь,     он смотрел на листок бумаги, оставленный с вечера. В углу была дата: "11.2.45". Письмо домой он начал писать во втором часу ночи, но опять вызывали к аппарату, а потом времени осталось только для короткого отдыха.

Полбин умылся ледяной водой, которую в бочках привозили с Одера. Сняв со спинки стула тяжелый от позвякивавших орденов генеральский китель, он надел его, еще раз провел по волосам расческой и пошел в столовую.

Здесь его встретил Самсоненко, свежий, чисто выбритый, с румянцем на крепкой смуглой коже. Вид инженера понравился Полбину: он не любил тех, кто небритыми щеками и помятостью, свидетельствующей о бессонной ночи, подчеркивал свою исполнительность.

    Уже начали, товарищ генерал,     сообщил Самсоненко.     Два токаря работают. Кольца получаются хорошие, взрыватели плотно входят в гнезда. Терещенко свое дело знает...

    А производительность у них хорошая?

    У токарей?

    Да.

    Отличная. Можно пойти посмотреть.

Самсоненко не рассчитывал, что генерал пойдет с ним в полевые авиационноремонтные мастерские, но втайне хотел этого: работа там была организована хорошо.

Против ожидания Полбин согласился.

Позавтракав, они направились к полуразрушенному ангару, в тени которого стояла крытая машина ПАРМ. Мотор ее работал, приводя в движение токарные станки. Два токаря     один совсем молодой, краснощекий, другой     лет сорока, с худым, землистого цвета лицом, склонились над супортами.

Когда Полбин и Самсоненко вошли, старший смахнул со станины блестящую алюминиевую стружку и, быстро взглянув на Полбина, бойко сказал:

    Хотите посмотреть нашу продукцию, товарищ генерал? Вот, пожалуйста.

Он улыбнулся, открыв белые крепкие зубы, и протянул еще горячее кольцо с острой резьбой внутри. Молодой токарь выпрямился, но Полбин кивнул ему, чтобы он продолжал работу.

    Это я вижу,     сказал Полбин, возвращая кольцо.     Вы скажите, сколько вы сможете дать их в день?

Токарь опять улыбнулся, провел тыльной стороной кисти по щеке, оставив на ней грязный масляный след. Выглянув из-за машины, он указал на штабель бомб, сложенных неподалеку.

    Вот, пожалуйста. До вечера все обеспечим.

    Не хвастаете?

    Как можно?     манера говорить нараспев выдавала в токаре украинца.     Мы привыкли работать честно. Вот уже почти четыре года без всяких выходных дней, пожалуйста. Сегодня тоже воскресенье, а десять норм дадим.

    У меня сегодня день рожденья, и то я работаю,     улыбнулся Полбин.

Самсоненко выпрямился, пристукнул каблуками:

    Разрешите поздравить, товарищ генерал?

    Поздравляют без напоминания,     шутливо сказал Полбин и обратился к токарю:     Вы родом с Украины?

    Так точно, с-под Шепетовки.

    А начальник ваш? Терещенко его фамилия?

    Так точно, товарищ генерал. Они с Херсонщины.

"Должно быть, он,     взволнованно подумал Полбин.     Кажется, его деревня называлась Большие Копани".

Он взял из ящика алюминиевую шайбу и, вобрав голову в плечи, став вдруг маленьким, тягуче проговорил:

    Данная шайба служит для изготовления обжимных колец... Так он вам объясняет?

Оба токаря рассмеялись.

    Точно!     неожиданным басом сказал молодой и подхватил тонкую спиральную стружку.

Старший спросил:

    А вы знаете нашего начальника, товарищ генерал?

    Где он?     вместо ответа нетерпеливо спросил Полбин. Сомнений не могло быть: начальник ПАРМа инженер-капитан Терещенко и техник самолета У-2 Терещенко, товарищ Данный     одно и то же лицо. Маленький, трудолюбивый товарищ Данный, двенадцать лет тому назад выводивший на старт за крыло самолет инструктора школы Полбина и бравший под козырек, когда самолет начинал разбег,     был здесь...

    Инженер-капитан уехал на базу,     ответил токарь.     Будет в два часа.

    Жаль,     сказал Полбин с досадой.     Ну, ничего, встретимся. Скажете ему, что его Полбин спрашивал.

Токарь опять провел руками по лицу и опять оставил на нем широкие полосы.

    Так вы и есть генерал Полбин? А нам инженер-капитан сколько про вас рассказывал! Только он все сумлевался, когда приказы Верховного Главнокомандующего читали: тот Полбин чи не тот? Имени-отчества там не пишут...

    Тот самый, скажите,     улыбнулся Полбин.     Вот прилечу, зайду за ним, пойдем вместе обедать... Ну, нам пора, Иван Данилович.

Когда они выходили, оба токаря вытянулись, отдали честь и долго смотрели вслед Полбину, пораженные тем, что генерал с боевыми орденами, с Золотой Звездой Героя Советского Союза     тот самый инструктор-летчик, о котором им рассказывал инженер-капитан Терещенко.

    Приятная встреча мне предстоит, Иван Данилович,     говорил между тем Полбин, шагая так быстро, что Самсоненко едва поспевал за ним.     Это мой первый техник, самый первый... Трудяга был большой, но не очень грамотный. Подсмеивались над ним иногда. А сейчас, смотрите, начальник мастерских, инженер-капитан... Вырос человек!

    Растут люди,     неопределенно ответил Самсоненко. Он хотел еще что-то добавить, но, вспомнив неудачу с поздравлением, умолк.

    Проверьте снаряжение и подвеску,     сказал Полбин уже другим тоном.     Вылет через сорок минут.

    Сами поведете, товарищ генерал?     спросил Самсоненко.

    Да.

    А зачем вам...

    Как зачем?     резко прервал его Полбин.     Вылет с применением нового     раз. Бить придется по окраине города     два. Надо цель найти точно, чтоб жилые кварталы не зацепить.

Самсоненко хотел сказать, что у гитлеровцев в Бреслау мощная зенитная защита, но смолчал, боясь услышать обычное: "Уговаривают детей, и то плохие родители".

Через полчаса Полбин появился на старте в коричневой кожаной куртке с "молниями" и, собрав командиров экипажей, объяснил им порядок пикирования. Правым ведомым у него должен был итти Петр Белаш, и это очень польстило молодому летчику. Раньше он обычно оказывался в верхнем этаже "вертушки", далеко от ведущего.

Подходя к своему самолету, Полбин увидел Чибисова, который стоял под крылом самолета и с жаром читал стихи низенькому мотористу в валенках с разрезанными сзади голенищами:

Не кончен бой. Война еще не раз
Ощерится своей кровавой пастью,
Но кто на свете остановит нас
На полдороге к радости и счастью?

"Хорошо читает",     подумал Полбин. Стихи эти были напечатаны в "Красной звезде" два дня тому назад. Он читал их, но сейчас эти строки, как бы приподнятые над густым аэродромным гулом звонким голосом Чибисова, звучали торжественно, волнующе...

Моторист первый увидел Полбина и сделал Чибисову предостерегающий знак. Тот повернулся, опустил газету и стал докладывать о готовности самолета к вылету.

    К запуску,     коротко сказал Полбин, берясь рукой за стремянку.

В полете он еще раз вспомнил яркие строки: "...кто на свете остановит нас на полдороге к радости и счастью?.." Хотелось вспомнить название стихотворения, но оно не приходило.

Очертания Бреслау появились на горизонте; город лежал тяжелой лиловой громадой. Дым пожарищ над ним все время менял цвета     от розового до густофиолетового и совсем черного. Справа поднимались в небо пять высоких труб. Это был Крафтборн     пригород, в котором находилась питавшая Бреслау электростанция. Еще правее синела широкая лента Одера, за ней тянулся черный лес. Оттуда била советская артиллерия.

Трубы Крафтборна остались позади. Полбин развернулся влево и приказал всей группе перестраиваться в пеленг.

Журавлиный строй стал вытягиваться в скошенную вправо цепочку.

Самолеты прошли над своими войсками, которые охватывали город с юга.

В небо ударил фонтан. Белые, розоватые шарики поднялись с земли мощным снопом и, останавливаясь на разных высотах, словно упираясь во что-то твердое, лопались, таяли в воздухе. Немцы дали заградительный огонь из множества орудий.

На земле, среди редких одноэтажных домов окраины Оперрау, показались черные коробки танков. Цель!

Вводя самолет в пикирование, чувствуя, как напряжение мчавшейся вниз машины передается мускулам, Полбин среди множества пронесшихся в сознании мыслей уловил одну: стихи назывались "Во имя жизни"... Да, еще один удар по врагу во имя жизни на земле! Это его сто пятьдесят седьмой удар с начала великой освободительной войны...

Танки увеличивались, на них уже стали видны башни, прямые короткие хлыстики зенитных пулеметовСброшены!

Тяжелые бомбы сейчас накроют эти танки. Вспыхнет, забушует пламя, скорчатся в огне стальные коробки, отлетят, как оторванные головы, многопудовые башни...

Взрыв! Еще взрыв! Заходило, заволновалось на земле черное месиво дыма.

Самолет, будто поднятый на гребень волны, плавно выходил из пикирования.

Земля, медленно опрокидываясь, ушла вниз. За светлыми стеклами фонаря открылось бездонное небо, лучи солнца хлынули в кабину.

И вдруг наступила темнота. Словно самолет со страшной силой ударился о невидимую преграду. Раздался грохот, едкий, удушливый запах серы остановил дыхание.

Пронзительно засвистел в ушах ветер, ворвавшийся в разнесенную снарядом кабину. Горячие осколки стекла, брызнув, впились в лицо, в грудь. Навалилась холодная тяжесть встречного воздушного потока... Темно и нечем дышать...

    Товарищ генерал! Иван Семенович! Команди-ир!

Это кричал Белаш.

Он выходил из пикирования вслед за Полбиным и первый увидел, как окуталась дымом кабина ведущего, как дрогнул и замер на мгновение самолет и как потом он понесся к земле.

Белашу показалось, что у него остановилось сердце. Странная тишина оглушила его. Он не слыхал ни гула своих моторов, ни свиста воздуха за стенками кабины. Он только видел, видел самолет, который, уменьшаясь, уходил все дальше и дальше, падал, как оброненный в глубокий колодец.

Только бы не было всплеска! Только бы не было удара об острые зубья крыш!..

    Командир! Иван Семенович!     кричал Белаш, задыхаясь от горя, отчаяния и своего бессилия...

И самолет выровнялся. Он взмыл над самыми крышами, над безжизненными развалинами сгоревших домов и понесся на восток, к Одеру. Туда, скорее туда! Там ровная площадка на берегу, там свои...

    Быстрей!     кричал Белаш, как будто это могло помочь. Он летел над самолетом Полбина, он видел, как маленький силуэт "Петлякова", оставляющего две расходящиеся черные струи, то закрывал собой дома, то открывал их, и они уносились назад. Белаш готов был считать эти дома, он торопил, требовал, умолял...     Скорее!

Открылась маленькая, круглая, как блюдце, городская площадь. Три зенитных орудия немцев стояли у высокой стены, похожей на столб искрошенной ветрами горной породы.

Над площадью "Петляков" завалился на крыло. Брызнуло пламя у левого мотора. Самолет косо пошел к земле, скользнул по асфальту и ударился о фундамент. По обгорелым кирпичам молнией побежала зигзагообразная трещина. Она пронизала стену наискось. Громыхнул взрыв у подножья, и стена, медленно качнувшись, изгибаясь на лету, упала на асфальт, прикрыв зенитки вместе с их расчетами.

Желтое облако пыли поднялось над площадью, уже совсем не похожей на блюдце, и Белаш опять стал слышать. Ему показалось, что он услышал гулкий вздох рухнувшей на землю каменной громады.