13-я база | Пирс | Ангар | Библиотека | Радиорубка
Глава XVI | Содержание | Глава XVII (окончание)
Октябрьское наступление немцев на Москву провалилось. В середине ноября они подтянули свежие войска и предприняли второе наступление.
Но на Московском направлении сосредотачивались сильные резервы. Шестого декабря Советская Армия перешла в решительное контрнаступление на врага, опрокинула, разгромила его. Немцы стали беспорядочно отходить от Москвы.
Теперь Полбин, как и в июле, говорил летчикам, указывая перед вылетом пункты на карте: "Бьем по скоплению!"
Самолеты ложились на курс и шли над освобожденной советской землей. Они настигали отступавших немцев в лесочках, лощинах, на переправах, на железнодорожных станциях, где фашисты спешно формировали эшелоны, чтобы удирать на запад. Врагу не было покоя и по ночам: советская авиация действовала круглые сутки. Полбин тоже часто летал ночью в паре с Ушаковым или Кривоносом, а иногда и в одиночку.
Командование часто отмечало боевые успехи Полбина и его летчиков. Еще в ноябре газета "Сталинский сокол" поместила большую статью под названием: "Бейте врага, как летчики командира Полбина!" Этот заголовок был напечатан самыми крупными буквами, какие могли найтись в кассах фронтовой типографии. Мелким шрифтом, ниже, было написано: "За пять дней летчики командира Полбина уничтожили 17 вражеских самолетов, 2 танка, 64 автомашины с пехотой и грузами и 27 повозок с боеприпасами".
Этот листок с не просохшей еще типографской краской привез Ларичев. Он ездил по делам в политотдел, сильно задержался, а вернувшись, сказал Полбину без всякой связи: "Странное дело: все нормальные люди просто читают, а в редакциях, кроме того, еще "вычитывают", "считывают" и "подчитывают"! Какие-то считчики, подчитчики..." Потом вынул из полевой сумки газетный лист и поздравил Полбина с орденом Красного Знамени.
Награжден был не только он, но и Ларичев и еще около сорока летчиков, штурманов, стрелков, техников.
Полбин схватил карандаш, подчеркнул в списке фамилии своих людей и, несмотря на позднее время и возражения Ларичева, советовавшего перенести все на утро, приказал построить личный состав.
Когда награжденный после объявления своей фамилии выходил из строя, Полбин обнимал его и обменивался крепким поцелуем знаком боевого братства и клятвы верности делу, которому они вместе служат.
Через два дня после начала советского наступления, восьмого декабря, Полбин узнал, что ему присвоено новое военное звание подполковник. Но так как боевые вылеты были часты, а походная палатка военторга отстала из-за бездорожья, он еще продолжал носить на петлицах майорские "шпалы". Лишь через сутки вечером Ларичев вручил ему шесть блестящих эмалевых прямоугольников и новые нарукавные знаки, шутливо сказав при этом, что каждый солдат должен носить в своем ранце маршальский жезл. Полбин ответил, что это в его жизни первый и единственный случай неаккуратности в ношении военной формы, но он может быть оправдан. Личную радость захлестнула другая, общая: "Уж очень здорово наступать!"
В конце января Полбин водил группу самолетов на бомбардировку гитлеровцев, отступавших в районе Ржева. Вылет был очень удачным. Тусклый аэрофотоснимок, на котором снег казался не ослепительно-белым, как в полете, а серым, запечатлел картину удара: разрывы бомб на шоссе, а вокруг опрокинутые, завязшие в кюветах автомашины и танки.
Это называется громкий заключительный аккорд! сказал Бердяев, показывая снимок Полбину, вертя планшет так и этак перед окошком землянки. Начальник штаба, став майором, утратил часть своей робости и позволял себе в некоторых случаях обращаться к командиру полка без непременного "товарищ подполковник". А сейчас был именно такой случай: последний вылет на СБ прошел успешно. В бумагах начальника штаба лежало приказание о передаче материальной части "ночникам".
Выбравшись из землянки по скользким ступеням, Полбин пошел к самолетам.
Светило невысокое зимнее солнце, легкий ветерок гонял по дюралевым, не раз заплатанным крыльям самолетов струйки снежной пыли. Было морозно, но Полбин рывком растянул металлическую "молнию" комбинезона на груди и с удовольствием потянулся, зажмурившись от ударивших в глаза солнечных лучей. Холодный воздух тотчас же забрался под мех комбинезона, но это было приятно.
Итак, пройден еще один этап летной биографии. Пришла пора расставаться с СБ, "эсбушкой", "катюшей", сколько ласковых кличек получила эта машина... Хорошо она послужила Родине! Звук ее моторов наводил ужас на самураев в монгольских степях, заставлял белофиннов зарываться в снег, бросал на землю немецких фашистов на огромном фронте от Черного до Баренцева моря... Послужила и послужит еще, как старик ТБ, четырехмоторный гигант, которому предсказывали скорый вечный отдых еще на Халхин-Голе, а он в самом начале войны с немцами бомбил их нефтеперегонные заводы в Плоешти...
Размышляя о похвальной долговечности советских авиационных конструкций, Полбин подошел к своему самолету и остановился в десятке шагов, залюбовавшись им. Стройный серебристый красавец! Твердо уперлись в утоптанный снег высокие, как у молодого петушка, ноги-шасси. Поблескивает на солнце прямое, острое крыло с мягко закругленной консольной частью. Фюзеляж от штурманской кабины до корня киля это же звенящая стрела...
Ветер донес до слуха тихую песню.
...Стань, старушка, на стеллаж!..
Антифриз залили, трубки отепли-и-ли, За-чех-лили фюзеляж!.. |
На крыле, спиной к Полбину, стоял Пашкин и натягивал на кабину брезентовый чехол, вполголоса напевая песенку, родившуюся на каком-нибудь фронтовом аэродроме:
Я поил тебя бензином чистым грозненским,
Самой лучшею касторкой заправлял... |
Это была уже неправда. Баки самолетов давно не заправлялись касторовым маслом. Полбин окликнул техника:
Егорыч!
Пашкин обернулся, сел на скользкое крыло и съехал на землю. Маленького роста, с маленьким, облупившимся от мороза лицом, он был одет в молескиновую куртку, доходившую ему до колен. Голенища черных валенок-чесанок были подвернуты. Технику часто приходится работать сидя на корточках, а длинные голенища интендантских валенок режут под коленями. На Пашкине были самодельные калоши из красной самолетной резины пошла в ход старая камера от колеса шасси. В руках техник держал перчатки-однопалки, тоже подвернутые, так что была видна белая цигейковая подкладка.
Егорыч, ты и в самом деле мне машину касторкой заправлял? Полбин прятал улыбку.
Что вы, товарищ подполковник! Только "эм-эсом", маслом силикатной очистки, высшей кондиции...
Ладно, я пошутил... А что, жалко расставаться со старушкой?
Жалко.
Мне тоже, Егорыч...
Пашкин провел рукой по впалым щекам.
Тут такую глупнстнку говорят, товарищ командир. Будто на "Петляковых" свои техники есть. А нас как же в отставку?
Полбин успокоил его. Полк переходил на новую материальную часть во всем составе. Предполагалось, что первоначально в распоряжение Полбина будет предоставлено три самолета
Ты, может, боишься, Егорыч, что не сладишь с новой машиной?
Не слажу? Пашкин, надевший было рукавицы, снова снял их. Как же я могу не сладить, если я уже семнадцатый год на эксплуатации работаю? Посчитайте сами, сколько их через мои руки прошло, он быстро стал загибать пальцы в мелких черных трещинках:
А я на них летал, улыбнулся Полбин.
И не боитесь с новой машиной не сладить? Пашкин опять провел рукой по скулам снизу вверх.
Поймал на слове, Егорыч? Нет, не боюсь.
Ну и я не боюсь. Не построили еще тот самолет, который Пашкин не обмозговал бы...
Передача самолетов специальному подразделению "ночников" была закончена через три дня.
На новом аэродроме, уже совсем недалеко от Москвы, летчиков ожидали "Петляковы", чистые, поблескивающие свежей краской. Землянок здесь не было, так как рядом находилась деревня, в которой могли разместиться все, хотя и в некоторой тесноте. Летное поле, ровное и гладкое, как поверхность замерзшего озера, со всех сторон окружали вековые ели, угрюмые, с острыми сухими верхушками. Их утренние тени закрывали добрую половину взлетной полосы.
Полбин осматривал "Петляковых" в сопровождении Воронина и представителя авиационного завода Нибахова, тощего, нескладного человека в щеголеватой шинели с инженерскими молоточками на петлицах.
Переходя от самолета к самолету, Полбин пробовал, хорошо ли держат воздух пневматики шасси, постукивал косточкой пальца по тугой перкалевой обтяжке рулей и стабилизаторов, осматривал кабины.
Нибахов, идя сзади рядом с Ворониным, вполголоса говорил ему, жестикулируя длинными руками и часто заглядывая в лицо:
Дотошный у вас командир... Он мне нравится. Сам летчик, а походка, как у заправского строевика. Знаете, о летчиках говорят, что у некоторых из них есть что-то орлиное в повадках. Этот, пожалуй, наиболее отвечает такому представлению...
Воронин не отвечал. Ему не нравился представитель завода. Не нравилось его удлиненное бледное лицо с приподнятыми вверх, к вискам, бровями, тонкий голос, явная склонность к пустому краснобайству. Не нравилась и походка расслабленная, вихляющая, уж этот никогда не был строевиком... "Может, человек он и хороший, простодушно думал. Воронин, наверное, дело свое знает, а вот симпатии к нему никакой".
Полбин вдруг остановился.
Ну как? спросил Нибахов. Будем акт оформлять?
Погодите с актом. Вы мне сказали, что машины полностью укомплектованы? В голосе командира Воронин уловил знакомые угрожающие нотки.
Это так и есть, ответил представитель завода. Разве чего-нибудь нехватает?
Где тормозные решетки? гневно спросил Полбин. Чем прикажете тормозить на пикировании? Палкой, как на ледяной горке?
Ах, вот что! облегченно проговорил Нибахов. Я вам объясню. Машины отправляли в срочном порядке, решеток в сборочном цехе не оказалось. Решили отправить так.
Кто решил?
Ну, была санкция соответствующих руководителей завода. По моему докладу.
Полбин нетерпеливо ткнул носком сапога комок снега.
Что же вы докладывали, товарищ инженер-майор?
Нибахов помолчал. Потом заговорил, глядя бесцветными глазами поверх головы Полбина куда-то вдаль, прислушиваясь к своим словам:
Видите ли, я считаю, что эти решетки вам не так уж необходимы. Самолет рассчитан на пикирование, но в массовом порядке еще не освоен...
А кто же его будет осваивать? перебил Полбин.
Я исходил из убеждения, невозмутимо продолжал Нибахов, что вы будете в основном применять сбрасывание с горизонтального полета. Я думаю, сейчас, на войне, когда так дорого время, трудно экспериментировать, да еще в полукустарных условиях. "Петляков" и без того достаточно сложен в эксплуатации.
"Так, так. Учи нас дорожить временем, со злостью думал Полбин, глядя в лицо Нибахову. Вишь ты, полукустарные условия... Отвели целую войсковую часть в тыл, дали отличный аэродром, квартиры, а он "трудно экспериментировать". В белых перчатках, чтоли, на пикирование летать? Создавать каждый раз комиссию из десяти человек? "Сложен в эксплуатации»! Пашкин не более грамотен, чем ты, инженер, а через месяц он всю машину до последней заклепки знать будет."
Полбин вдруг вспомнил, на кого походил Нибахов своей манерой говорить. Это был Рубин, начальник УЛО летной школы... Такая же убежденность в неотразимости своих доводов и такое же непонимание того, что на месте топтаться нельзя...
Он готов был уже наговорить Нибахову резкостей, обвинить его в срыве боевой подготовки летчиков, но подумал, что перед ним просто заблуждающийся человек, привыкший говорить то, что говорят все, кто его окружает. Значит, дело серьезное... И он сказал:
Вы, инженер-майор, оказывается, Краткого курса не знаете...
Почему? опешил Нибахов.
Не знаете четвертой главы. А в ней говорится о неодолимой силе нового!
Нибахов открыл рот, чтобы ответить, однако промолчал. Воронин, ожидавший, что разговор примет более бурный характер ("Ну, сейчас командир сделает из него лепешку", думал он, слушая разглагольствования Нибахова), сказал:
Собственно говоря, дело поправимое. Самолет товарища Нибахова здесь. Надо слетать на завод и доставить решетки.
А кто мне лишний рейс санкционирует? встрепенулся Нибахов.
Я договорюсь с командованием, ответил Полбин. А на завод, Воронин, полетите вы.
В тот же день Полбин был в Москве, в штабе Военно-Воздушных Сил. Полковник, начальник одного из управлений, сказал ему, что
Покончив с делами, Полбин прошелся по Москве. На улицах было людно и шумно. На стенах домов часто попадались стрелки с надписью "бомбоубежище", по мостовым, возвышаясь над толпами пешеходов и потоком автомашин, проплывали серебристо-голубые аэростаты заграждения, транспортируемые на грузовиках с прицепами. Но никто с тревогой не поглядывал на безоблачное небо, люди, спокойно разговаривая, шли по своим делам или стояли в очередях у троллейбусов. Нигде не было видно разрушений, следов бомбардировки.
"Да, это вам не Лондон и не Париж, подумал Полбин, вспомнив хвастливые слова одного пленного фашистского летчика, сказавшего, что "Юнкерсы" не оставят от Москвы камня на камне. Пусть фашисты бахвалятся своей доктриной Дуэ, ничего у них не вышло и не выйдет."
Ему вспомнились также слова полковника из ВВС: "Москва единственная европейская столица, которая имела действительно надежную, непроницаемую защиту с воздуха."
"Есть и наша маленькая доля в этом деле", подумал Полбин, решив, что по возвращении на аэродром нужно будет непременно собрать летчиков и рассказать им о впечатлениях, которые оставила у него военная Москва.
Перед тем как ехать на аэродром, где его ждал
Ответила Галина. Она сказала, что Федор на фронте, командует группой легких ночных бомбардировщиков. Где именно, она не знает, но во всяком случае далеко от Москвы, может быть под Воронежем. Сама она работает на оборонном предприятии. С женской непосредственностью она сообщила, что Саша давно перестал носить очки и готовится в танкисты. Почему в танкисты, она не знает... "Очень, очень жаль, что вы не можете заехать, Иван Семеныч, сказала она. В следующий раз, как только попадете в Москву, непременно загляните, слышите непременно!" Полбин неуверенно пообещал, сказав, что не знает, когда будет этот следующий раз.
На свой аэродром он вернулся во второй половине дня. Заходя на посадку, прежде всего бросил взгляд в тот угол, где утром стоял пузатый транспортный самолет со множеством окошечек вдоль фюзеляжа. На нем привозили (запасные части к "Петляковым", он же должен был доставить с завода тормозные решетки. Самолет стоял яа месте.
"Молодец Воронин, уже обернулся, подумал Полбин. Что ж, если все карты нам в руки, возьмемся за дело. Проиграть с такими козырями нельзя."
Он ощущал большой душевный подъем. В нем пробудился азарт летчика-инструктора, для которого главными были две вещи: во-первых, обучить полетам на новой машине всех до единого, не допустить никаких "отчислений" по неспособности; во-вторых, обучить в самые сжатые сроки, сократив даже сроки, официально установленные в приказе командования. Такие задачи он ставил перед собой и раньше, в бытность инструктором летной школы. Тогда его, кроме всего прочего, подхлестывало чувство соревнования, желание опередить товарищей-инструкторов и показать "высокий класс работы". Теперь он понимал, что на него возложено дело государственной важности: шли ожесточенные бои с фашизмом, фронту нужны были летчики. Каждый выигранный день и даже час приобретал значение исключительное.
Однако не сразу все пошло удачно. К вечеру начал падать снег. Он валил непрерывно, густыми огромными хлопьями. Задолго до наступления темноты машины, двигавшиеся по аэродрому, зажгли фары и ездили на малой скорости, поминутно сигналя. Барометр падал.